Последние могикане метафизики Уайтхед и Бергсон. ч. 7 Мистическая метафизика

В современной метафизической литературе можно найти и технические философские работы, и книги мистического содержания, трактующие о сакральных текстах, мистических свойствах камней и растений, альтернативных космологиях, йоге, ангелах и даже о картах Таро. Это не странный случай омонимов, а результат разделения того, что некогда составляло единое целое. 

Мистика


Метафизика Аристотеля имела две составляющие: с одной стороны, изучение всего сущего в мире с наиболее общей точки зрения, как существующего, с другой стороны, нахождение первопричины. Для Аристотеля эти два аспекта его метафизики как раз и были аспектами, то есть взглядами с двух различных сторон на одну и ту же проблему. Подход философов древности был естественно обобщенным: как писал Уайтхед, на ранних этапах развития мысли, когда понятийный аппарат только нарабатывается, общность и связанная с ней моральность подхода к  изучению мира необходима. С развитием специальных наук и с кристаллизацией религиозных догматов потребность в такой общности, да и в философии вообще, на первый взгляд отпадает. Эти два полюса, наука и религия, обретают такую силу, что,  перетягивая каждый на свою сторону, начинают разрывать философскую общность. Аспекты метафизики, которые казались частями одного целого, обретают независимую жизнь. Вопрос первопричины оказывается неприемлемым для тех, кто считает, что в науке можно найти все ответы, а изучение всего сущего не столь интересно для теологов и мистиков. В результате, те, кто отдает предпочтение науке, теряют связь с эмоциями и целями людей, те, кто выбирает религию или мистику, перестают понимать развитие цивилизации и могут только сетовать на ее недостатки, а философия теряет возможность влиять на науки и религию.
Мистицизм, скорее всего, появился задолго до возникновения современных наук, религий и философии. Оставляя в стороне преимущества и недостатки мистики как системы взглядов надо отметить, что даже средневековые монахи, опираясь на вопрос Аристотеля о первой причине и полностью посвящая себя теологии, зачастую обращались к тем областям знаний, которые сейчас считаются оккультными. Многие ученые, не говоря уже о людях искусства отдавали мистике должное. Но в том, что современная метафизика качнулась из поддерживаемого здравым смыслом равновесия между наукой и религией в сторону мистицизма виноваты сами философы. Большая часть их усилий в двадцатом веке, начиная  с логических позитивистов и кончая современными научными реалистами, была сконцентрирована на создании логически непротиворечивой и полной философской системы, построенной по типу естественной науки. Очевидная односторонность такой методологии не могла не вызвать ответную  реакцию. Маятник качнулся в другую сторону, когда немецкие феноменологи полностью отвергли  научный метод, постепенно все больше и больше склоняясь в сторону мистицизма.
 "Почему вообще есть сущности, а не ничто?" - таков главный вопрос метафизики для Хайдеггера, то есть его интерес находится за гранью сущностей. Сознание с его сомнениями, скукой, безразличием и все же жаждой познания - вот арена сражения Хайдеггера как философа феноменолога. Сквозь готические мозаичные окна сознания реальность предстает неким мифическим миром, о котором, если и можно что-то узнать, неизвестно, насколько это нужно. Хайдеггер, не удовлетворенный изучением сущностей (реальности), призрачных для него, обращает свой взгляд на Сущее в единственном числе и предлагает вернуться к основам метафизики для того, чтобы двинуться по иному пути, "преодолеть метафизику". Он упрекает метафизику в том, что она изучает сущности и тем мешает восприятию или ощущению Сущего, в котором стремится найти рычаг против ужасающего его мира, пораженного технологическим прогрессом. Но таким образом Хайдеггер лишь демонстрирует, что в качестве альтернативы метафизики может выступать мистицизм, пусть и в обличии аристотелевского поиска первоначальных причин.
 Выходом из положения мог бы быть философский метод Уайтхеда, основанный на описательном обобщении как достижений науки, так и религии и других областей человеческого опыта, не скованных научной строгостью. С другой стороны, в век технологий исключить науки из предмета философии, как бы ни было это заманчиво для мистика, - искусственно урезать все сущее по границам, существовавшим во времена великих греческих философов. Предмет метафизики, в отличие от естественных наук, постоянно меняется вместе с развитием специальных наук и человеческой культуры вообще не только в смысле появления новых понятий, но и, следуя Бергсону, новых вещей, выделяющихся для нашего интеллекта в мировом процессе. В следующий раз я на паре примеров попробую показать, как метафизика может уживаться с мистикой, но сохранять связь с цивилизацией.

Последние могикане метафизики Уайтхед и Бергсон. ч.6 Польза и опасность символической подмены

Несмотря на внешнюю схожесть поведения зомби и находящейся в трансе сивиллы, эти два вида  измененного сознания представляют собой два полюса символизма: сивилла отключена от презентационной непосредственности, потому что интерпретирует то, что обычно не поддается интерпретации, — причинную эффективность, а зомби не способен интерпретировать даже презентационную непосредственность и реагирует на символы инстинктивно.

Сивилла



никогда напрямик ничего не расскажет
но как раз потому не врет
только знак подает, кто поймет тот сам все свяжет
а другой нити все порвет

что секунд мерный ход
прутья  решетки
на окне координат
что события близки
только в своем прошлом
чем сейчас стало миг назад


как могла рассказать связь времен
тем кто к ней заходил ослеплен
темнотой после ярких лучей
чувством странным, что они уже не те
что они не один, а сообщества
и эпох прошлых дней множество
было их и опять назавтра
уже кто-то новый их предсказание осуществит

только знак



Есть области общественной жизни, где символы могут быть единственным выходом из положения. Уайтхед рассматривает вечно актуальную ситуацию с сообществом людей, объединенным единым географическим положением, Такими сообществами являются ,например, все страны. Силы, поддерживающие единство сообщества, выступают в роли причинной эффективности для его индивидуальных членов (отдельные люди, национальности и т.д.) и обречены вызывать эмоциональное отношение, в основном ненависть и раздражение, таким образом стимулируя центробежные тенденции в сообществе. Но, если обязанности социальной жизни заменены в обществе их символами, восприятие  необходимых ограничений свободы переходит в область первой моды , таким образом снимая давление путем "переноса  критики на символы, которые в силу своего привычного использования избегают ее".  Уайтхед делает вывод, что связанное "инстинктивным поведением и инстинктивными эмоциями, сконцентрированными вокруг обычаев и предубеждений" (а не вокруг идеи!), любое такое сообщество может и в большинстве случаев отвечает нестабильностью на попытки его улучшить. Многочисленные примеры революций далекого и недавнего прошлого подтверждают его правоту. Рецепт Уайтхеда - не отказываться от изменения общества в лучшую сторону, но сохранять по возможности старую символику. При социальных изменениях старые символы приобретают новые привязки, старые обряды сохраняются как символы для новых  значений, как это случилось с языческими русскими праздниками после крещения.
Но стоит задержаться на стабилизирующей роли "обычаев и предубеждений". Эта найденная Уайтхедом способность символизма помогать в ситуациях, безвыходных с точки зрения интеллекта, является интуитивной и родственной самоорганизации в силу проведенной ранее аналогии метафизик Уайтхеда и Бергсона. Ее можно назвать "символичекой подменой", и, если следовать логике Уайтхеда, что две моды непосредственного восприятия  у высших животных - продукт адаптационного процесса, то символическая подмена - это способ, каким проходил этот процесс. В примерах Уайтхеда символы, выступая в роли посредника между восприятием и неясными эффективными силами, могут организовывать толпу или даже целую страну, но они же и организовывают интеллект, снимая с многих аспектов жизни непосредственную эмоциональную реакцию и создавая лояльность человека к необходимости соответствовать реальностям жизни.
Профессиональная деятельность, как неотъемлемый элемент общественной жизни, немыслима без символической подмены. Врач вызывает доверие пациента, если, конечно они не друзья, не своими человеческими качествами, а с помощью профессиональной репутации. Реальный человек, надевая халат, форму или улыбку политика, снимает остроту причинной эффективности со своих действий, направленных на людей, огораживая себя от отношений причинной эффективности с их стороны, а иначе  его профессиональная деятельность не продлилась бы долго. Это - необходимость, коль скоро существует разделение труда. Но существует тонкая грань между осознанным выбором и слепой верой, между следованием традициям и повиновением, между обработкой полученной символической информации и инстинктивным поведением по отношению к символам.
Приведу пример. В одной телевизионной передаче, посвященной психологии, уважаемый ученый и по совместительству артист, выступающий с психологическими экспериментами, рассказывал об опыте гипнотического зомбирования на сцене. Испытуемому из зала после введения в состояние гипнотического транса давалась установка, что после того, как он проснется, он возьмет пистолет, лежащий здесь же на столе на сцене, и выйдя в зал, сделает выстрел в человека, сидящего на таком-то месте. Оставляя моральный аспект этого опыта в стороне, надо сказать, что конечно, пистолет был не заряжен, но испытуемый об этом не знал. Так вот, наблюдение психолога заключалось в том, что, если раньше, скажем, в советские годы, только один из десяти испытуемых нажимал на курок, а остальные девять давали негативную реакцию в виде конвульсий, то из десяти наших современников девять выполняли установку. Что же, если не возникшая в последнее время привычка инстинктивно реагировать на символы, может объяснить этот удивительных факт? Для выработки такой привычки требуется значительное время, взять, например, отработку безусловного повиновения приказам у военных, и вопрос, какие явления современной жизни могли ее вызвать: средства массовой информации, компьютеры или что-то другое, - требует профессионального исследования. Но факт остается фактом: современный человек более восприимчив к зомбированию, чем люди даже недавнего прошлого.

Видео песни SLIde. Интерактивность в музыке

Видео на песню из Мастера бильярда







Деятельность некоторых современных метафизиков, к сожалению, является яркой иллюстрацией того, как интеллект любуется порядком, который сам же и устанавливает в мире, полностью игнорируя процессы креативного самосоздания вселенной как хаотические. Уайтхед писал, что, как только стройность мысли и завершенность теории становятся главными критериями работы философа, его деятельность становится бесплодной и концентрируется вокруг бесконечных споров по малозначительным вопросам.
Подобная картина наблюдается и в музыке. Две тенденции влияют на развитие музыки,  искусства и индустрии: стремление музыкальными средствами передать наиболее тонкие человеческие эмоции с их заведомой хаотичностью и желание упорядочить музыкальный материал и тем облегчить его восприятие. С первой тенденцией мы сейчас склонны связывать живые концертные выступления и импровизацию, со второй - аккуратно студийно записанный материал, исправленный с помощью компьютерных программ или специальной аппаратуры. Веками музыка не знала ничего, кроме живого исполнительства заранее подготовленных или тут же симпровизированных произведений. Именно в таком виде музыка стала неотъемлемой частью культуры. Дополнительным свойством музыки в ее первоначальном значении является неразрывность звукового и визуального восприятия концерта, то есть аудивизуальность не является каким-то особенным изобретением двадцатого века и MTV, а просто была забыта, когда человечество обнаружило для себя безграничные возможности и удобство звукозаписи.
Что же тогда могло оттолкнуть многих выдающихся представителей даже поп-музыки от видеоклипов, если видеоряд - неотъемлемая часть концертного выступления? Что, - если не усилия клипмейкеров создать красивую и упорядоченную иллюстрацию песни и тем самым, естественно несознательно, нарушить магию хаотических эмоций, создаваемую исполнителем? Не поэтому ли  возникали и школы звукозаписи, ставящие во главу угла воспроизведение ощущений живого исполнения с присущими ему ошибками?
Можно сказать, что равновесие музыкальной экспрессивности и  аккуратности, натурально присущее музыке, было нарушено в пользу аккуратности в результате проникновения в музыкальную индустрию технологий двадцатого века. Ответом на этот перекос в век компьютеров и музыкальных обработок  можно считать интерактивность в музыке.  Здесь не идет речь о мультимедийной интерактивности видеоигр, когда играющий вносит своими манипуляциями определенные изменения в материал. Конечным продуктом все еще является аудиозапись или клип, либо искусственно созданные, либо записанные на концерте. Основной задачей является - дать музыкантам, работающим с компьютерами, гибкость и простоту выражения своих моментальных идей и настроений, свойственную живым музыкальным коллективам на концерте в противовес доскональности студийной работы и использованию заранее записанного материала на концертах, не только в грубом виде минуса, но и в виде заранее записанных сэмплов. Речь в первую очередь идет о реалтаймовости, но реалтаймовость игры на музыкальных инструментах в случае электронного музыканта или компьютерного музыканта дополняется реальтаймовостью средств влияния на музыкальный материал. Всевозможные гитарные и не только эффекты, миди-контроллеры, контроллеры движения, связанные с компьютерами, сэмплерами, фразовыми сэмплерами - необходимый инструментарий музыкальной интерактивности.
С другой стороны, возможности нового обращения с традиционными инструментами тоже повышают экспрессивность исполнения. От приготовленного фортепьяно классического авангарда до приготовленной гитары экспериментов Электро-Акустической Импровизации - средства дополнительного управления инструментом дают возможность музыканту, выступающему соло или в малом ансамбле, расширить свои исполнительские возможности. Следующим естественным шагом в эту сторону было применение  многими современными соло-инструменталистами и даже соло-вокалистами миди- или других контроллеров в сочетании с интерактивными компьютерными средами.
В наших скромных экспериментах мы используем модулярную интерактивную музыкальную студию Audiomulch, в основном как продвинутый фразовый сэмплер или луп-машину, аккомпанирующую дуэту. Используемые источники звука: одна гитара, один вокал, перкуссионные интерактивные VSTi, контролируемые миди-педалью Behringer. Все лупы записываются в реальном времени или непосредственно перед исполнением и носят импровизационный характер, выражающий настроение музыкантов в данный момент времени. Задача - не использовать многодорожечную запись, а фиксировать живое исполнение. Каждая новая версия песни, таким образом, становится уникальной. Зачастую даже музыкальный стиль и структура подвержены радикальным изменениям от записи к записи одной и той же песни.
Мы только начинаем наши эксперименты с визуализацией песен. Пока разумным представляется использование VJ программного обеспечения, в частности, студии реалтаймовской анимации Visual Jockey, бесплатной, но настолько богатой возможностями, что даже ее разработчики не могут разобраться, что в ней происходит.

Последние могикане метафизики Бергсон и Уайтхед. ч. 5. Символическая привязка

 В древних мифах и в литературе средневековья можно найти множество примеров оригинальных интерпретаций данных чувственного восприятия, например, шуток и обманов. Животное не способно обманывать или шутить, но человек способен искажать реальность, вмешиваясь в процесс символической привязки данных органов чувств. 

Средневековые хитрости


на его гербе аллерион
царь небес бесклювый
никогда не уступал барон
сомнениям угрюмым
два зеленых лепестка
радость и надежду
он носил с собой всегда
как лучшую одежду

как-то раз он город осаждал
и увидел, как отряд солдат
гнали из ворот всех тех, кому
внутри не нашлось еды              
он их принял и всех накормил
и дал каждому два золотых
скоро вышел весь отряд
теперь у той стены они лежат
скоро вышел весь отряд
теперь у этих стен они лежат

самому был должен королю
но спустил последнее экю
заболел и умер, ведь никогда
не смог бы пережить стыда
сам король пришел проститься с ним
и над гробом долг ему простил
наш барон вскочил тотчас
сказав, что ожил от монарших ласк
наш барон вскочил тотчас
сказав, что ожил от монарших ласк

как-то раз спросили у него
как он ладит со своей женой
он ответил, жить нельзя  дружней
печаль и радость делит с ней
что как только выходить пора
радуется сам и с ним жена
а когда идет домой
он грустит и то же с его женой


Сразу надо сказать, что символизм, о котором пойдет речь, не тождественен символизму, например, поэтов серебряного века, но - более общее понятие, связанное с восприятием действительности и теорией познания. Тем не менее, символизм, обсуждаемый Уайтхедом, имеет непосредственное отношение и к символизму поэзии, и к ритуалам средневековья и современности, и к религиозным обрядам.
Уайтхед в качестве определения предлагает считать символизмом, когда одни компоненты (символы) человеческого опыта вызывают верования, эмоции и отношения использования относительно других компонентов (значения символов).  Этот процесс предлагается называть "символической привязкой". Одно и то же может выступать и как символ и как значение, и даже направление символической привязки может меняться, например, для человека, стремящего выразить свою мысль, обсуждаемые предметы символизируют слова, в то время как для его слушателя - наоборот.
Символическая привязка, рассматриваемая как отдельный умственный процесс, оказывается, соединяет две моды непосредственного опыта. Первую Уайтхед называет "презентационная непосредственность". Эта мода прямо перенесена из багажа философа-эмпирициста (позитивиста) и обладает следующими свойствами:
она открывается через совокупность данных органов чувств в данный момент времени,
она характерна для высших организмов,
она дает четкую картину, как хорошее зеркало, картину, ориентированную в пространстве и привязанную к определенному времени.
Для эмпирициста первая мода восприятия - это все, чем мы располагаем, остальное - только привычка мысли. Другой подход, критикуемый Уайтхедом, а именно конструктивизм Канта и его последователей, заключается в признании вслед за эмпирицистами недостаточности органов чувств для получения картины мира, но, в отличие от эмпирицистов, Кант считает, что данные органов чувств, обработанные мыслью с помощью  не зависящих от них  универсальных принципов, дают правдивую картину мира. Философы обоих школ считают данные, собранные о факте, недостаточными, потому что с их точки зрения факт "просто произошел", то есть сам по себе не содержит какой-либо универсальной правды. Уайтхед, также как и Бергсон, считает, что корень заблуждения здесь в понимании времени как простой последовательности моментов и, соответственно пространства - как совокупности положений. Как только принимается во внимание то, что текущее состояние факта обременено его прошлым взаимодействием со всем окружающим, оказывается, что этот факт несет в себе правду не только о себе, но и о состоянии вселенной, обремененной необходимостью соответствовать этому факту.
Вторую моду непосредственного восприятия Уайтхед называет "причинной эффективностью", и она имеет отношение к восприятию соответствия окружающему, к цели, к судьбе. Эту моду Уайтхед характеризует, как неясную, неуправляемую сознанием, примитивную и приводит в пример цветок, поворачивающийся за солнцем, или ощущение человеком каких-то неясных присутствий в темноте. Таким образом, вторая мода восприятия Уайтхеда, в отличие от категории мысли Канта, свойственна не только высшим организмам, а даже в большей степени - неживым предметам, например, камню, принимающему форму той поверхности, на которой лежит. Эта мода отягчена "контактами с вещами, давно исчезнувшими, которые держат в своих руках наше современное я". Причинная эффективность доминирует у примитивных организмов, но в определенные периоды жизни человека оказывает значительное влияние, ощущаемое как "давление мира вещей с их собственными характерами, характерами, непостижимым образом формирующими нашу натуру".  В такие периоды жизни человек ощущает давление окружающих вещей и может испытывать по отношению к ним целый спектр эмоций: от злобы и страха до любви и наслаждения. Напротив, презентационная непосредственность красочна, но пуста. Человек, неожиданно лишающийся цели, оказывается один на один с презентационной непосредственностью и чувствует одиночество и разочарование.
Данные органов чувств имеют двоякую природу относительно мод восприятия. То, что непосредственно для зрения, то причинно для глаза, то, что представляет себя слуху, эффективно по отношению к уху слушающего и т.д., то есть чувственное восприятие нуждается в посредничестве органов чувств, которые подобно отдельным примитивным организмам испытывают причинную эффективность происходящего и реагируют путем передачи нервных импульсов. С помощью этой общности двух мод восприятия выстраивается символическая привязка от презентационной непосредственности, символа, к причинной эффективности, значению. "Когда мы переходим дорогу с большим движение, мы видим цвета машин, их формы, праздничные цвета одежды пассажиров, но в этот момент мы полностью погружены в то, чтобы, используя непосредственную картину перед нашими глазами в качестве символа, выяснить ближайшее будущее", - с помощью такой метафоры Уайтхед иллюстрирует привязку двух мод. Уайтхед предполагает, что эта способность постигать мир символически развилась у высших существ в результате адаптационного процесса. Здесь уместно вспомнить взаимное адаптационное развитие интеллекта и пространственной разделенности  у Бергсона.
Можно предположить, что символическая привязка, ощущаемая как нечто новое и поднимающее человека над миром животных, оказала большое влияние на жизнь человека прошлых эпох вплоть до средневековья. В древних мифах и в литературе средневековья можно найти множество примеров оригинальных интерпретаций данных чувственного восприятия, например, шуток и обманов. Животное не способно обманывать или шутить, но человек способен искажать реальность, вмешиваясь в процесс символической привязки данных органов чувств. Символизм, с одной стороны, как выражение способности мыслить оригинально, и как возможность создавать свой собственный мир, с другой стороны, был предметом гордости человечества и утверждался в этом качестве с каждым новым  достижением человеческой мысли.