В древних мифах и в литературе средневековья можно найти множество примеров оригинальных интерпретаций данных чувственного восприятия, например, шуток и обманов. Животное не способно обманывать или шутить, но человек способен искажать реальность, вмешиваясь в процесс символической привязки данных органов чувств.
Средневековые хитрости
на его гербе аллерион
царь небес бесклювый
никогда не уступал барон
сомнениям угрюмым
два зеленых лепестка
радость и надежду
он носил с собой всегда
как лучшую одежду
как-то раз он город осаждал
и увидел, как отряд солдат
гнали из ворот всех тех, кому
внутри не нашлось еды
он их принял и всех накормил
и дал каждому два золотых
скоро вышел весь отряд
теперь у той стены они лежат
скоро вышел весь отряд
теперь у этих стен они лежат
самому был должен королю
но спустил последнее экю
заболел и умер, ведь никогда
не смог бы пережить стыда
сам король пришел проститься с ним
и над гробом долг ему простил
наш барон вскочил тотчас
сказав, что ожил от монарших ласк
наш барон вскочил тотчас
сказав, что ожил от монарших ласк
как-то раз спросили у него
как он ладит со своей женой
он ответил, жить нельзя дружней
печаль и радость делит с ней
что как только выходить пора
радуется сам и с ним жена
а когда идет домой
он грустит и то же с его женой
Сразу надо сказать, что символизм, о котором пойдет речь, не тождественен символизму, например, поэтов серебряного века, но - более общее понятие, связанное с восприятием действительности и теорией познания. Тем не менее, символизм, обсуждаемый Уайтхедом, имеет непосредственное отношение и к символизму поэзии, и к ритуалам средневековья и современности, и к религиозным обрядам.
Уайтхед в качестве определения предлагает считать символизмом, когда одни компоненты (символы) человеческого опыта вызывают верования, эмоции и отношения использования относительно других компонентов (значения символов). Этот процесс предлагается называть "символической привязкой". Одно и то же может выступать и как символ и как значение, и даже направление символической привязки может меняться, например, для человека, стремящего выразить свою мысль, обсуждаемые предметы символизируют слова, в то время как для его слушателя - наоборот.
Символическая привязка, рассматриваемая как отдельный умственный процесс, оказывается, соединяет две моды непосредственного опыта. Первую Уайтхед называет "презентационная непосредственность". Эта мода прямо перенесена из багажа философа-эмпирициста (позитивиста) и обладает следующими свойствами:
она открывается через совокупность данных органов чувств в данный момент времени,
она характерна для высших организмов,
она дает четкую картину, как хорошее зеркало, картину, ориентированную в пространстве и привязанную к определенному времени.
Для эмпирициста первая мода восприятия - это все, чем мы располагаем, остальное - только привычка мысли. Другой подход, критикуемый Уайтхедом, а именно конструктивизм Канта и его последователей, заключается в признании вслед за эмпирицистами недостаточности органов чувств для получения картины мира, но, в отличие от эмпирицистов, Кант считает, что данные органов чувств, обработанные мыслью с помощью не зависящих от них универсальных принципов, дают правдивую картину мира. Философы обоих школ считают данные, собранные о факте, недостаточными, потому что с их точки зрения факт "просто произошел", то есть сам по себе не содержит какой-либо универсальной правды. Уайтхед, также как и Бергсон, считает, что корень заблуждения здесь в понимании времени как простой последовательности моментов и, соответственно пространства - как совокупности положений. Как только принимается во внимание то, что текущее состояние факта обременено его прошлым взаимодействием со всем окружающим, оказывается, что этот факт несет в себе правду не только о себе, но и о состоянии вселенной, обремененной необходимостью соответствовать этому факту.
Вторую моду непосредственного восприятия Уайтхед называет "причинной эффективностью", и она имеет отношение к восприятию соответствия окружающему, к цели, к судьбе. Эту моду Уайтхед характеризует, как неясную, неуправляемую сознанием, примитивную и приводит в пример цветок, поворачивающийся за солнцем, или ощущение человеком каких-то неясных присутствий в темноте. Таким образом, вторая мода восприятия Уайтхеда, в отличие от категории мысли Канта, свойственна не только высшим организмам, а даже в большей степени - неживым предметам, например, камню, принимающему форму той поверхности, на которой лежит. Эта мода отягчена "контактами с вещами, давно исчезнувшими, которые держат в своих руках наше современное я". Причинная эффективность доминирует у примитивных организмов, но в определенные периоды жизни человека оказывает значительное влияние, ощущаемое как "давление мира вещей с их собственными характерами, характерами, непостижимым образом формирующими нашу натуру". В такие периоды жизни человек ощущает давление окружающих вещей и может испытывать по отношению к ним целый спектр эмоций: от злобы и страха до любви и наслаждения. Напротив, презентационная непосредственность красочна, но пуста. Человек, неожиданно лишающийся цели, оказывается один на один с презентационной непосредственностью и чувствует одиночество и разочарование.
Данные органов чувств имеют двоякую природу относительно мод восприятия. То, что непосредственно для зрения, то причинно для глаза, то, что представляет себя слуху, эффективно по отношению к уху слушающего и т.д., то есть чувственное восприятие нуждается в посредничестве органов чувств, которые подобно отдельным примитивным организмам испытывают причинную эффективность происходящего и реагируют путем передачи нервных импульсов. С помощью этой общности двух мод восприятия выстраивается символическая привязка от презентационной непосредственности, символа, к причинной эффективности, значению. "Когда мы переходим дорогу с большим движение, мы видим цвета машин, их формы, праздничные цвета одежды пассажиров, но в этот момент мы полностью погружены в то, чтобы, используя непосредственную картину перед нашими глазами в качестве символа, выяснить ближайшее будущее", - с помощью такой метафоры Уайтхед иллюстрирует привязку двух мод. Уайтхед предполагает, что эта способность постигать мир символически развилась у высших существ в результате адаптационного процесса. Здесь уместно вспомнить взаимное адаптационное развитие интеллекта и пространственной разделенности у Бергсона.
Можно предположить, что символическая привязка, ощущаемая как нечто новое и поднимающее человека над миром животных, оказала большое влияние на жизнь человека прошлых эпох вплоть до средневековья. В древних мифах и в литературе средневековья можно найти множество примеров оригинальных интерпретаций данных чувственного восприятия, например, шуток и обманов. Животное не способно обманывать или шутить, но человек способен искажать реальность, вмешиваясь в процесс символической привязки данных органов чувств. Символизм, с одной стороны, как выражение способности мыслить оригинально, и как возможность создавать свой собственный мир, с другой стороны, был предметом гордости человечества и утверждался в этом качестве с каждым новым достижением человеческой мысли.
Средневековые хитрости
на его гербе аллерион
царь небес бесклювый
никогда не уступал барон
сомнениям угрюмым
два зеленых лепестка
радость и надежду
он носил с собой всегда
как лучшую одежду
как-то раз он город осаждал
и увидел, как отряд солдат
гнали из ворот всех тех, кому
внутри не нашлось еды
он их принял и всех накормил
и дал каждому два золотых
скоро вышел весь отряд
теперь у той стены они лежат
скоро вышел весь отряд
теперь у этих стен они лежат
самому был должен королю
но спустил последнее экю
заболел и умер, ведь никогда
не смог бы пережить стыда
сам король пришел проститься с ним
и над гробом долг ему простил
наш барон вскочил тотчас
сказав, что ожил от монарших ласк
наш барон вскочил тотчас
сказав, что ожил от монарших ласк
как-то раз спросили у него
как он ладит со своей женой
он ответил, жить нельзя дружней
печаль и радость делит с ней
что как только выходить пора
радуется сам и с ним жена
а когда идет домой
он грустит и то же с его женой
Сразу надо сказать, что символизм, о котором пойдет речь, не тождественен символизму, например, поэтов серебряного века, но - более общее понятие, связанное с восприятием действительности и теорией познания. Тем не менее, символизм, обсуждаемый Уайтхедом, имеет непосредственное отношение и к символизму поэзии, и к ритуалам средневековья и современности, и к религиозным обрядам.
Уайтхед в качестве определения предлагает считать символизмом, когда одни компоненты (символы) человеческого опыта вызывают верования, эмоции и отношения использования относительно других компонентов (значения символов). Этот процесс предлагается называть "символической привязкой". Одно и то же может выступать и как символ и как значение, и даже направление символической привязки может меняться, например, для человека, стремящего выразить свою мысль, обсуждаемые предметы символизируют слова, в то время как для его слушателя - наоборот.
Символическая привязка, рассматриваемая как отдельный умственный процесс, оказывается, соединяет две моды непосредственного опыта. Первую Уайтхед называет "презентационная непосредственность". Эта мода прямо перенесена из багажа философа-эмпирициста (позитивиста) и обладает следующими свойствами:
она открывается через совокупность данных органов чувств в данный момент времени,
она характерна для высших организмов,
она дает четкую картину, как хорошее зеркало, картину, ориентированную в пространстве и привязанную к определенному времени.
Для эмпирициста первая мода восприятия - это все, чем мы располагаем, остальное - только привычка мысли. Другой подход, критикуемый Уайтхедом, а именно конструктивизм Канта и его последователей, заключается в признании вслед за эмпирицистами недостаточности органов чувств для получения картины мира, но, в отличие от эмпирицистов, Кант считает, что данные органов чувств, обработанные мыслью с помощью не зависящих от них универсальных принципов, дают правдивую картину мира. Философы обоих школ считают данные, собранные о факте, недостаточными, потому что с их точки зрения факт "просто произошел", то есть сам по себе не содержит какой-либо универсальной правды. Уайтхед, также как и Бергсон, считает, что корень заблуждения здесь в понимании времени как простой последовательности моментов и, соответственно пространства - как совокупности положений. Как только принимается во внимание то, что текущее состояние факта обременено его прошлым взаимодействием со всем окружающим, оказывается, что этот факт несет в себе правду не только о себе, но и о состоянии вселенной, обремененной необходимостью соответствовать этому факту.
Вторую моду непосредственного восприятия Уайтхед называет "причинной эффективностью", и она имеет отношение к восприятию соответствия окружающему, к цели, к судьбе. Эту моду Уайтхед характеризует, как неясную, неуправляемую сознанием, примитивную и приводит в пример цветок, поворачивающийся за солнцем, или ощущение человеком каких-то неясных присутствий в темноте. Таким образом, вторая мода восприятия Уайтхеда, в отличие от категории мысли Канта, свойственна не только высшим организмам, а даже в большей степени - неживым предметам, например, камню, принимающему форму той поверхности, на которой лежит. Эта мода отягчена "контактами с вещами, давно исчезнувшими, которые держат в своих руках наше современное я". Причинная эффективность доминирует у примитивных организмов, но в определенные периоды жизни человека оказывает значительное влияние, ощущаемое как "давление мира вещей с их собственными характерами, характерами, непостижимым образом формирующими нашу натуру". В такие периоды жизни человек ощущает давление окружающих вещей и может испытывать по отношению к ним целый спектр эмоций: от злобы и страха до любви и наслаждения. Напротив, презентационная непосредственность красочна, но пуста. Человек, неожиданно лишающийся цели, оказывается один на один с презентационной непосредственностью и чувствует одиночество и разочарование.
Данные органов чувств имеют двоякую природу относительно мод восприятия. То, что непосредственно для зрения, то причинно для глаза, то, что представляет себя слуху, эффективно по отношению к уху слушающего и т.д., то есть чувственное восприятие нуждается в посредничестве органов чувств, которые подобно отдельным примитивным организмам испытывают причинную эффективность происходящего и реагируют путем передачи нервных импульсов. С помощью этой общности двух мод восприятия выстраивается символическая привязка от презентационной непосредственности, символа, к причинной эффективности, значению. "Когда мы переходим дорогу с большим движение, мы видим цвета машин, их формы, праздничные цвета одежды пассажиров, но в этот момент мы полностью погружены в то, чтобы, используя непосредственную картину перед нашими глазами в качестве символа, выяснить ближайшее будущее", - с помощью такой метафоры Уайтхед иллюстрирует привязку двух мод. Уайтхед предполагает, что эта способность постигать мир символически развилась у высших существ в результате адаптационного процесса. Здесь уместно вспомнить взаимное адаптационное развитие интеллекта и пространственной разделенности у Бергсона.
Можно предположить, что символическая привязка, ощущаемая как нечто новое и поднимающее человека над миром животных, оказала большое влияние на жизнь человека прошлых эпох вплоть до средневековья. В древних мифах и в литературе средневековья можно найти множество примеров оригинальных интерпретаций данных чувственного восприятия, например, шуток и обманов. Животное не способно обманывать или шутить, но человек способен искажать реальность, вмешиваясь в процесс символической привязки данных органов чувств. Символизм, с одной стороны, как выражение способности мыслить оригинально, и как возможность создавать свой собственный мир, с другой стороны, был предметом гордости человечества и утверждался в этом качестве с каждым новым достижением человеческой мысли.
